Том 9. Рассказы, повести 1894-1897 - Страница 126

126

После выхода второй книжки «Русской мысли» Чехову писал С. И. Шаховской: «Читал на днях „Три года“, зачем критик вздор брешет в „Русских ведомостях“ — прекрасная — живая вещь» (6 марта 1895 г. — ГБЛ; о рецензии «Русских ведомостей»; см. ниже). 3 апреля 1895 г. Чехову высказал свое мнение Н. А. Лейкин: «Хорошо. Но по-моему, Вы не кончили рассказа. Это только первая часть повествования. Продолжайте» (ГБЛ). А. И. Эртель воспринял повесть как типичное явление литературы «безвременья». Он писал В. А. Гольцеву 15 марта 1895 г., что повесть не имеет «нравственной нити», и противопоставил ее в этом отношении произведениям Л. Толстого: «…какая это безнадежно плохая вещь, несмотря на искры большого ума и таланта, — и, мало того, что плохая, но говорящая о какой-то внутренней, душевной импотенции автора» (Записки ГБЛ, вып. VIII, М., 1941, стр. 94). Ощущение мрачной усталости и даже чего-то «больного, надорванного, мучительного» (см. письмо Эртеля В. В. Огаркову 8 марта 1895 г. — там же, стр. 93) могло явиться лишь вследствие отождествления духовного итога, к которому пришел главный герой, с настроением самого автора — типичная и для критики того времени ошибка.

В сумме вопросов, затронутых в рецензиях на журнальную публикацию повести, выделяются два: как Чехов справился с формой большой повести и насколько жизненны изображенные им типы.

Еще не прочитав всей повести и ужаснувшись ее объему, Буренин («Критические очерки». — «Новое время», 1895, № 6794, 27 января) писал о несостоятельности попытки Чехова овладеть большой формой. Он признавал, что изображение купеческой среды в повести представляет определенный интерес, но в целом считал повесть лишь этюдом, а не завершенной картиной. «Растянутость» повести он противопоставлял сжатости маленьких рассказов Чехова и выражал сожаление, что Чехов поддался советам либеральной критики и стал писать большие произведения.

Первая половина повести дала повод также анонимному рецензенту «Книжек Недели» (1895, № 3) поторопиться с выводом о том, что и это произведение «не обещает выйти той крупной вещью, которой так долго ждут от Чехова» (стр. 256). Анонимный автор «Литературного обозрения» (1895, № 7, 12 февраля и № 13, 26 марта) считал повесть растянутой, но признавал удачной ее «бытовую сторону») и психологическое содержание. М. Южный (М. Г. Зельманов) писал в «Гражданине» (1895, № 60, 2 марта) о мозаике или калейдоскопе случайных сцен, положений и лиц. Автор «Летописи современной беллетристики» в «Русском обозрении» (1895, № 5, за подписью W), повторив этот тезис, возмущался финалом, который обрывает повествование там, где оно «вступает в новый, наиболее интересный фазис» (стр. 449).

Близок был к такому пониманию финала и А. М. Скабичевский («Литературная хроника». — «Новости и биржевая газета», 1895, № 106, 20 апреля). Ему не нравилось, что автор сначала рассказывает день за днем первые три года после женитьбы Лаптева, а потом внезапно прерывает свой рассказ «на загадочном восклицании героя: „поживем — увидим“, и читатель остается в недоумении; ему представляется самому угадать, что должно последовать далее». Как неудачу оценивал финал и М. Полтавский (М. И. Дубинский) в «Литературных заметках» («Биржевые ведомости», 1895, № 68, 10 марта). Мнение о неспособности Чехова к большим вещам и впоследствии подкреплялось ссылками на «Три года» (П. А. Ачкасов ‹П. А. Матвеев›. Письма о литературе. Письмо второе. Русская литература в 1895 году. — «Русский вестник», 1896, № 2, стр. 239–240).

Однако, при всем непонимании жанрового своеобразия повести, рецензенты, начиная с Буренина, отмечали типичность жизни, о которой идет в ней речь.

Скабичевский назвал центрального героя повести «Гамлетом Замоскворечья». Признав значительность изображения «нравов современного московского первогильдейного купечества», он противопоставлял в этом отношении Чехова П. Д. Боборыкину и Вас. И. Немировичу-Данченко. Статью свою он закончил словами: «Лаптев — это живой, осязаемый, на каждом шагу встречающийся в нашей жизни тип, это прямое наследие темного царства, логическое его последствие. Он так и напрашивается на обобщение в самом широком виде, и нетрудно было бы доказать, что в каждом из нас рядом с обломовщиной сидит лаптевщина, все мы в том или другом отношении Лаптевы». Понимание социальной природы чеховского героя, при абсолютном неприятии формы повести, показательно вообще для Скабичевского, с его либерально-народнической методологией и упором на чисто социологический анализ художественных явлений.

Близок к Скабичевскому по вниманию к социальной драме Лаптева был Р. И. Сементковский, автор обзоров «Что нового в литературе?» в «Ежемесячных литературных приложениях к „Ниве“» (1895, № 6, о повести «Три года» — на стлб. 355–358). Считая повесть Чехова симптоматичной для беллетристики, «близкой к жизни», он также ссылался на творчество Боборыкина (роман «Китай-город»).

Суждения о нехарактерности переживаний Лаптева были редкими. Таким, например, было мнение М. К-ского (М. А. Куплетского) в «Журнальной хронике» «Сына отечества» (1895, № 87, 30 марта) и Д. М. (неизвестного автора) в «Журнальных новостях» («Русские ведомости», 1895, № 57, 27 февраля). Безоговорочно отрицательный отзыв о повести дал W — неизвестный рецензент красноярской газеты «Енисей» (1895, № 40, 2 апреля). В частности, он писал о растянутости повести, считая ее перегруженной описаниями. Общий тон критических отзывов 1895 года передан в стихотворном фельетоне Lolo (Л. Г. Мунштейна), сожалевшего о том времени, когда Чехов создавал небольшие рассказы: «Ваш лик и холоден и строг… // Как изменили Вас три года» («Новости дня», 1895, № 4221, 13 марта).

126